Страх — это ключ - Страница 68

Свободно свисавший гайдроп коснулся дна, но это не компенсировало отрицательной плавучести батискафа, как должно было произойти, и основание обсервационной камеры тяжело плюхнулось в черный ил.

Прошло только пятнадцать минут с того момента, как я уменьшил поглощение углекислого газа, но воздух в камере уже стал тяжелым. Ни Вайленд, ни Ройал, казалось, не чувствовали этого — возможно, они считали, что так и должно быть, а может, просто не обратили на это внимания — оба были поглощены тем, что можно было увидеть через передний иллюминатор.

Я и сам был поглощен этим. Сотни раз задумывался я над тем, что буду чувствовать, как буду реагировать, когда наконец увижу то, что лежит сейчас полузахороненным в иле рядом с нами. Предполагал все: злость и ярость, ужас и сердечные боли и, может быть, некоторый страх. Но ничего этого не было, больше не было. Я испытывал только сожаление, печаль и жесточайшую меланхолию. Возможно, я реагировал не так, как предполагал, потому, что мой мозг был затуманен болью, но я знал, что не в этом дело.

Сожаление и меланхолия относились только ко мне. Меланхолия была вызвана воспоминаниями, которые у меня только и остались; сожаление было сожалением человека о себе, безвозвратно потерянном в своем одиночестве.

Самолет зарылся в ил почти на четыре фута. Правое крыло отсутствовало — скорее всего, оно отломилось при падении самолета в воду. Конца левого крыла также не было, но хвостовое оперение и фюзеляж были в полном порядке, за исключением изрешеченного носа и разбитых стекол кабины, которые показывали, как погиб самолет «ДиСи». Мы находились рядом с фюзеляжем. Нос батискафа висел над кабиной, и обсервационная камера была не далее чем в шести футах от разбитых стекол и практически на том же самом уровне. В кабине самолета я смог различить два скелета — один, в командирском кресле, сидел прямо, чуть наклонясь в сторону разбитого бокового стекла, и удерживался в этом положении пристяжным ремнем, другой, в кресле второго пилота, сильно наклонился вперед, и его практически не было видно.

— Красиво, Толбот? Не правда ли — это нечто. — Вайленд, клаустрофобия которого моментально испарилась, нервно потирал руки. — Все не напрасно!

Все не напрасно! И даже не тронут! Я боялся, что он будет разбросан по всему дну. Для такого опытного спасателя, как ты, Толбот, думаю, это не составит труда? — и не дождавшись ответа, он отвернулся, чтобы насладиться видом из иллюминатора. — Великолепно! — повторил он снова. — Просто великолепно!

— Прекрасно, — согласился я. Меня даже удивило, насколько спокойным и безразличным оказался мой голос. — За исключением английского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма около берегов Делавэра в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, это, вероятно, самый большой подводный клад в Западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и необработанных алмазах.

— Да, сэр, — Вайленд позабыл о своих манерах высокопоставленного чиновника и снова начал потирать руки. — Десять миллионов двести... — его голос звучал все тише и тише, и наконец он замолчал. — Откуда?.. Откуда ты знаешь это, Толбот? — прошептал он.

— Я знал это еще до того, как вы услышали об этом, Вайленд, спокойно ответил я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня: Вайленд — в замешательстве, с подозрительностью и зачатками страха, а здоровый глаз Ройала был шире, чем я когда-либо видел. — Боюсь, что вы, Вайленд, не так сообразительны, как генерал, да и я сам в общем-то. Он расшифровал меня сегодня утром. И я понял — почему. Хотите знать — почему, Вайленд?

— О чем ты говоришь? — прохрипел он.

— Он умный, этот генерал, — продолжал я, будто не слыша его вопроса.

— Увидел, когда мы прилетели этим утром к платформе, что я прятал лицо только до тех пор, пока не убедился, что среди встречавших нет некоего лица, а потом уже ни о чем не беспокоился. Небрежность с моей стороны, признаю. Но это навело его на мысль, что я не убийца, ведь убийца должен был скрывать свое лицо от любого. Он также пришел к выводу, что раньше я бывал на платформе и опасаюсь кого-то, кто может узнать меня. И в обоих случаях оказался прав: я не убийца и раньше бывал на платформе, например, — сегодня рано утром.

Вайленд молчал — шок от моих слов и грозящие громадные неприятности полностью вывели его из равновесия. Он был слишком поражен, чтобы перевести свои противоречивые мысли в слова.

— Генерал заметил и еще кое-что, — продолжал я. — Когда вы говорили мне о предстоящей работе, я ни разу не задал вам самых естественных вопросов: что за сокровище надо достать и на каком судне или самолете оно находится, если вообще существует. Я никогда не задавал этих вопросов, Вайленд. Снова небрежность с моей стороны, не так ли, Вайленд? Но ты не заметил этого. А генерал Рутвен заметил и понял, что есть только один ответ на эти вопросы: я уже знал обо всем.

Пауза затянулась секунд на десять. Затем Вайленд прошептал:

— Кто ты, Толбот?

— Да уж не друг вам, Вайленд, — я усмехнулся, насколько позволила мне больная верхняя челюсть. — Вы умрете, Вайленд, оба. Вы умрете мучительно и проклянете меня и тот день и час, когда встретили меня.

Снова пауза. Еще более длинная, чем раньше. Мне хотелось закурить, но это было невозможно — одному Богу было известно, насколько воздух уже отравлен. Мы дышали неестественно часто, и пот начал струиться по нашим лицам.

— Разрешите мне рассказать вам небольшую историю, — продолжил я. Это не сказка, но мы начнем со слов «жили-были».