Страх — это ключ - Страница 2

Прием.

Виски выплеснулось на стол, а стакан упал на пол и со звоном разбился — я схватился за переключатель передатчика и микрофон.

— Я CQS, я CQS! — закричал я. — Пит, это ты? Пит, прием!

— Я. Следуем по курсу, по графику. Извини за задержку. Слышно было плохо, но даже металлический отзвук мембраны наушника не помешал мне почувствовать напряжение и раздраженность в голосе Пита.

— Я сижу здесь уже черт знает сколько! — ответил я раздраженно и в то же время с облегчением. — Что-нибудь не так. Пит?

— Все пошло не так! Какой-то шутник знал, что у нас на борту, или мы ему просто не понравились. Он заложил за радиостанцией пиропатрон.

Детонатор сработал, но заряд — тринитротолуол или что там было — не взорвался. Радиостанция чуть било не вышла из строя. К счастью, у Барри с собой целый ящик запасных частей, он только что закончил ремонт.

Лицо мое покрылось потом, руки дрожали. Когда я снова заговорил, задрожал и мой голос:

— Ты хочешь сказать, что кто-то заложил бомбу?

Кто-то пытался взорвать самолет?

— Вот именно.

— Кто-нибудь пострадал? — Я со страхом ждал ответа.

— Расслабься, братишка. Только радиостанция.

— Слава богу! Будем надеяться, что неприятности на этом закончились.

— Не о чем волноваться. К тому же, у нас теперь есть «сторожевой пес»

— последние тридцать минут с нами летит самолет армейской авиации США. Из Барранкильи, должно быть, вызвали по радио эскорт, чтобы встретить нас, невесело хохотнул Питер. — Ты же знаешь, как американцы заинтересованы в нашем грузе.

— Что за самолет? — удивился я, зная, что лишь очень хороший летчик мог пролететь двести-триста миль в глубь Мексиканского залива и найти самолет, не используя при этом радиопеленгатор. — Вас предупредили о нем?

— Нет, но не беспокойся, он действительно свой, все в порядке. Мы только что разговаривали с ним. Знает все о нас и нашем грузе. У него старый «Мустанг» с подвесными топливными баками. Реактивный истребитель не смог бы так долго сопровождать нас.

— Понимаю... — очевидно, я, как всегда, волновался по пустякам. Курс?

— Точно 040.

— Местоположение? Питер ответил, но я не разобрал — помехи усиливались.

— Повтори, пожалуйста.

— Барри сейчас пытается выяснить это. Он был слишком занят ремонтом радиостанции... Подожди две минуты.

— Дай мне поговорить с Элизабет.

— Пожалуйста. И в наушниках послышался голос, который значил для меня больше всего в этом мире:

— Здравствуй, дорогой. Извини, что мы заставили тебя поволноваться.

Да, в этом была вся Элизабет. Извиняется за то, что она заставила меня поволноваться, — и ни слова о себе.

— С тобой все в порядке? Я имею в виду — ты уверена, что ты...

— Да, конечно. Ее я тоже слышал плохо, но даже если бы она находилась в десяти тысячах миль от меня, я все равно распознал бы в ее голосе веселые нотки и хорошее настроение.

— Мы уже почти прибыли, я уже различаю огни на земле. — И после секундной паузы она нежно прошептала:

— Я люблю тебя, дорогой.

— Правда?

— Всегда, всегда, всегда. Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и тут же вскочил на ноги, услышав вдруг вскрик Элизабет и хриплый голос Питера:

— Он пикирует на нас! Эта сволочь пикирует на нас, открыла огонь! Из всех стволов! Он летит прямо...

Крик перешел в захлебывающийся стон, заглушенный женским пронзительным криком боли, и в то же мгновение я услышал стаккато рвущихся снарядов, которое заставило дребезжать мембраны наушников. Это длилось две секунды, может, меньше, а потом не стало слышно ни пушечных очередей, ни стона, ни крика. Ничего.

Две секунды, всего две секунды, но они отняли у меня самое дорогое в жизни. Эти две секунды оставили меня одиноким в пустынном и теперь бессмысленном мире. Моя красная роза стала белой.

3 мая 1958 года.

Глава 1

Я не совсем представляю, как должен был выглядеть этот человек, сидевший за высоким полированным столом красного дерева. Думаю, подсознательно я считал, что он будет соответствовать тем превратным представлениям, которые сформировались у меня благодаря случайным книгам и фильмам — в далекие уже дни, когда я находил для них время. Единственно допустимым различием во внешности судей графств юго-восточной части США я считал вес: одни судьи — худые и жилистые, другие имеют тройные подбородки и сложением подходят под мои представления. Но всегда судья в моем представлении — пожилой человек, одетый в мятый белый костюм, не совсем белую рубашку, галстук, напоминающий шнурок для ботинок, и портрет этот дополняла сдвинутая на затылок панама с цветной лентой. Лицо у судьи обычно красное, с сизоватым носом, свисающие концы седых марктвеновских усов испачканы бурбоном, или мятным джулепом, или тем, что пьют в том месте, где живет судья. Выражение лица судьи обычно — равнодушное, манеры — аристократические, моральные принципы — высокие, а умственное развитие лишь среднее.

Судья Моллисон сильно разочаровал меня. У него отсутствовали все эти, как мне казалось, характерные черты, за исключением, возможно, моральных принципов, но их нельзя видеть. Молодой, чисто выбритый человек, одетый в безукоризненный, отлично сшитый светло-серый шерстяной костюм в тропическом стиле с ультраконсервативным галстуком, а что касается мятного джулепа, то, думаю, он заходил в бар только за тем, чтобы прикинуть, как его закрыть. Он казался милосердным человеком, но только казался; казался умным — так оно и было. Ум у него был острым, как иголка. И теперь он покалывал меня этой острой иголкой и с незаинтересованным видом наблюдал, как я корчусь.